Рождество Сары и Роджера

 

Рождество теперь один из немногих дней в году, когда мы видимся. Дом наполняется семьей Сары до самого края. Конечно, это всего лишь ее родители, младший брат и сестра, но мне всегда казалось, что их больше, чем есть на самом деле. В первое Рождество после нашей помолвки эта картина меня изрядно напугала, особенно когда ее брат Джозеф подложил петарду под мою машину. Маленький поганец считал это верхом остроумия. А тетя Фелиция (я всегда называл мать Сары тетей, так как знал ее с детства, как и Сару) за ужином непременно оглашала список моих недостатков, какие, по ее мнению, должны быть исправлены моим безотлагательным волевым решением. У всех в семье есть такая тетя, и даже если это дядя, кузен или крестная, суть от этого не меняется. Хотя конечно, тетя Фелиция не была виновата в том, что мы расстались с Сарой. Просто, так получилось. Как бы там ни было, Рождество мы всегда встречали вместе с Сарой, и Рождество, о котором я хочу вам рассказать, стало для меня совершенно особенным.

Семейство Сары уехало на зимние каникулы в Швейцарию, и я думаю, вам уже ясно, почему я был счастлив их отсутствию. Сара же была недовольна и зла (ее не отпустили с остальными зимние экзамены), и я в каждом ее жесте читал раздражение. Даже когда я видел ее со спины (например, когда она включала электрическую елочную гирлянду в розетку, а я сидел в кресле у камина), я мог без труда представить опущенные уголки ее губ и сдвинутые брови.

— Не стоит тебе расстраиваться, — начал я, когда она включила елку, собрала упавшие на ковер кусочки искусственного снега и подошла к окну, чтобы посмотреть, не выпал ли на улице настоящий снег. — Я даже рад, что мы, наконец, можем побыть вдвоем, а ты? Ненавижу Джозефа, даже без моей машины он бы нашел способ довести меня до белого каления.

Сара вздохнула и ничего не ответила, а я не стал настаивать, залюбовавшись отблесками огня на ее коротких светлых волосах. Я даже успел заметить, как огонь искорками играет на волокнах ее пушистого шерстяного свитера, прежде чем она повернулась и быстрым шагом направилась на кухню.

— Ужин, это то, что надо! — сказал я с воодушевлением, вставая с кресла и следуя за ней. Вкусная еда всегда имеет свойство поднимать настроение, и я надеялся, что Сара станет повеселее, хоть немного, Рождество все-таки.

Я бы не назвал это ужином. Она достала из холодильника сковородку с жареной курицей (когда я заглянул под крышку, то обнаружил крылышки, болтающиеся в желе из застывшего соуса и жира).

— Картошки нет, — констатировала Сара, снова заглянув в холодильник. — Рис, значит.

— Я был бы не против риса, — подал голос я, уже сев за стол.

— Так. — Сара открыла буфет. Огромный, деревянный, кажется, оставшийся еще от прабабки. Возможно, даже внутри осталось что-то с тех времен, потому что, сколько его помню, в буфете всегда содержались бесконечные вариации банок с крупой, джемом, компотами, приправами. Передвигая банки, Сара наткнулась на недопитую бутылку виски.

— Это мне? — приободрился я.

— Ох, Роджер... — Сара покачала головой и поставила бутылку на место, в дальний угол буфета.

— Я всего лишь в шутку спросил, — сказал я, оправдываясь, видя немой упрек в ее взгляде. — Я не пью с той ночи, правда. Я знаю, я и раньше обещал, но теперь правда не беру в рот ни капли. Выкинь ее вообще, глупо держать ее на память, а?

Сара отварила рис и накрыла на стол. На кухонный стол, почти такого же размера, как столик в кафе, и без скатерти. Еда выглядела совсем не празднично, и я вздохнул с облегчением, когда Сара поставила на стол свечку и вазочку с хвойными ветками. Потом она села за стол сама, но не спешила начинать есть.

— Послушай, Сара, что бы там ни было, — начал я, — не расстраивайся. У нас будет замечательное Рождество, только ты и я. И если ты когда-нибудь…

Я не успел договорить — в гостиной зазвонил телефон.

— Должно быть, кто-то хочет поздравить, — предположил я.

Сара пошла взять трубку, и по ее голосу, доносившемуся приглушенно из гостиной, я понял, что это кто-то из друзей, желает счастливого Рождества. Пока ее не было, я развлекался тем, что пытался задуть свечу, и в какой-то момент перестал слышать голос Сары, но она не возвращалась. Еда на столе остывала. Я последовал за ней в гостиную — Сара сидела на диване согнувшись, уронив голову на колени, закрыв лицо руками. Она плакала, вернее, пыталась не плакать. Телефонная трубка валялась рядом на ковре, разговор был давно окончен.

— О, Сара, не плачь, — беспомощно попросил я, стоя на пороге. Ну что я еще мог сказать?

В этот момент я услышал тихий стрекочущий звук, который шел откуда-то из глубины гостиной, но тут же прекратился. Сара тоже его услышала и подняла голову. Он не повторился, и Сара, одним взмахом стерев с лица слезы, встала и пошла на кухню. Так быстро и решительно, что я даже не успел отойти в сторону, и она прошла сквозь меня. Она села за стол, и я сел напротив. Пока она ела, я лишь смотрел на нее, не имея ни необходимости, ни возможности есть вместе с ней. Когда она отложила вилку, я положил свою ладонь на ее руку, чего она, конечно, не почувствовала.

— Сара, я хотел извиниться. Мне правда жаль, что так вышло. Я виноват, я знаю. Ты ничего не говоришь, но надеюсь, ты не винишь себя в моей смерти? Это только моя вина, и мы оба это знаем.

Ну, строго говоря, виновато было дерево, и я, безусловно, не единственный человек на свете, о котором можно сказать, что он был убит деревом. Просто звучит по-дурацки. И не последнюю роль тут сыграла выпивка и вождение в нетрезвом виде, но какая теперь разница. В своем нынешнем состоянии, невидимый, неслышимый и неощутимый, я лишь мог иногда находиться рядом с ней. Я даже не буду говорить о том, как бы мне хотелось вновь ощутить тепло ее руки, отодвинуть с ее лба непослушную прядь волос — об этом мог бы часами распространяться любой бестолковый романтик. Нет, больше всего мне бы хотелось взять вот этот апельсин со стола и раз десять подкинуть его одной рукой, а потом второй. Мне с детства говорили, что так делать не нужно, но лишь потому, что боялись, что я выбью кому-нибудь глаз. Если вас удивляет, что подкидывание апельсина может быть настоящим счастьем, значит, жизнь идет мимо вас, и вы просто не знаете, что это такое — не иметь возможности подкинуть апельсин. Да что уж там… Я даже свечу не могу задуть, и хотя в течение этого вечера я время от времени тешил себя мыслью, что свеча вроде бы колышется, любому дураку было ясно, что колышется она от сквозняка.

И вот вместо праздничного настроения, у нас обоих унылые лица. Сара успела помыть посуду, пока я пялился на свечку, а я так и не придумал, что еще сказать ей. Мне нравилось говорить с ней, хоть я и знал, что она не слышит ни слова.

— Чем теперь займемся? Неужели уже спать? Еще и одиннадцати нет! — возмутился я, когда Сара погасила в кухне свет. Она не пошла наверх, а вернулась в гостиную. Огонь в камине погас совсем, единственным светом остались цветные огоньки елки. Сара включила музыкальный центр, взяла плед и забралась на диван. На душе у меня потеплело. Когда-то вот так мы вдвоем сидели на этом диване, обнявшись, и слушали музыку. Кажется даже, вот эту самую.

Сара свернулась в клубок, поэтому я нашел место сесть рядом. Поначалу я даже пробовал подпевать песне, но быстро бросил — я фальшивлю ужасно, хорошо даже, что она не слышит. Я вытянулся и положил свою голову рядом с головой Сары, вгляделся в ее лицо. Глаза ее были закрыты, лицо спокойно. Только по дыханию слышно, что она не еще не спит.

И тут я вновь услышал это стрекотание. Я поднялся, пытаясь сообразить, что это. Сара не слышала, я сам едва расслышал этот назойливый скрежущий звук на фоне музыки, и только потому, что на музыку он был совсем не похож.

Я оглянулся, вроде бы звук шел из того угла, где стояла елка. Я подошел ближе. Поймал себя на том, что иду на цыпочках. Но как только я подошел, все стихло. Какой-нибудь дикий зверек? Мышь? Глупости, ни один зверек меня не видит и, тем более, не слышит.

Я оглянулся на Сару, она по-прежнему лежала на диване, все так же. Потом опять посмотрел на елку. Елка как елка, никого под ней нет. Я нагнулся, чтобы убедиться окончательно, и тут скрежущий звук раздался прямо у меня над ухом, я чуть не подпрыгнул. Это была одна из лампочек на гирлянде. Она шипела и мигала, и хотя остальные тоже мигали, эта мигала как-то не так, как будто дергалась в агонии. Время от времени, у ее основания пробегала ярко-синяя искорка, там, где провод был соединен с патроном, провод был поврежден. Как заколдованный, я смотрел на эту лампочку. Что с ней будет? Какие-то смутные воспоминания подсказывали мне, что когда лампочка перегорает, гирлянда гаснет, и часами потом приходится искать эту одну перегоревшую лампочку. Но так было в моем детстве, кто знает, как работают нынешние электрические гирлянды? К тому же, я знал только что бывает, когда лампочка перегорает, а не когда из нее сыплются искры. Впрочем, это я, кажется, тоже знал. Пожар! Сара! Она должна выключить эту гирлянду из розетки, немедленно!

— Сара! — я позвал ее, а она все так же лежала на диване и слушала музыку. — Сара, вставай! Ты должна выключить елку! Ну же, Сара! Иначе тебе сейчас придется тушить костер!

Скорее всего, гирлянда уже была неисправна, когда Сара ее включила. Мы же уже слышали этот звук до ужина. Сколько времени она еще будет работать? Что случится, когда перестанет?

— Сара!

Я звал ее снова и снова; естественно, без результата. Я боялся, что она уснула, и не мог понять, бодрствует ли она или дремлет.

— Сара!

И тут она открыла глаза. Я вздохнул с облегчением. Музыка кончилась — вот что заставило ее очнуться. Теперь все будет в порядке. Она услышит это жужжание и все увидит.

Сара откинула плед, зевнула и поднялась на ноги. Чертова лампочка как назло заткнулась. Сара выключила музыкальный центр, убрала пульт от него в  ящик.

— И елку Сара, выключи елку! — умолял я.

Но она развернулась и пошла прочь из гостиной.  Я проклинал ее родителей, не научивших ее экономить электричество, я проклинал Рождество и все эти бредни о волшебной атмосфере, создаваемой этими чертовыми огоньками.

— Сара, только не уходи! Наверху ты точно ничего не услышишь!

Я бросился вслед за ней, пытался схватить ее за руки, за свитер, за что угодно, но она выплывала из моих рук, как призрак, медленно, сонно идя по лестнице.

— Вернись, вернись, вернись!!!

Я орал как резанный, она не слышала. Я пытался ударить ее, толкнуть, бесполезно. Она поднялась на второй этаж и захлопнула перед моим носом дверь спальни.

У меня опустились руки. Что еще я мог сделать? Ничего, совсем ничего. Если меня не слышит она, то никто другой точно не услышит. Я поплелся вниз, посмотреть, что там происходит с лампочкой. Я боялся, что пока нас там не было, гостиная уже загорелась, и в то же время думал, что если этому суждено случиться, то лучше бы сейчас, пока Сара еще только готовится ко сну. Меня так ужасали собственные мысли, что я почти удивился, увидев гостиную и елку невредимыми. Все было по-прежнему.

Подойдя ближе, я увидел, что лампочка все так же время от времени скрипит и сверкает. Я пристально смотрел на нее, как будто от того, не отведу ли я от нее взгляд, зависит, устроит ли она пожар или нет. И в то же время, я не видел ее. Мысленно я вновь видел Сару, тут, в гостиной, на диване, а еще раньше, у окна. Я содрогнулся, вспоминая, как языки пламени отражались на ее лице, волосах, на всем теле. Но, конечно, если случится пожар, она задохнется во сне, прежде чем пламя до нее доберется. Так всегда происходит.

Я чувствовал себя пустым местом, я и был пустым местом. Я был, но меня не было. Какие там апельсины, сейчас я бы отдал все за то, чтобы протянуть руку и выдернуть вилку из розетки. Я попытался это сделать, хоть и знал, что не получится, но попытался, раз пять, не отрывая взгляда от лампочки.

Случится это или не случится? Сара... Совсем одна, брошенная семьей на эти праздники. Брошенная мной, еще тогда давно, и ради чего — ох, какой же я был идиот! Я и тогда был не лучше пустого места, я даже не могу припомнить ни одного хорошего поступка в своей жизни. Так, мелочи какие-то, а в целом и вспомнить стыдно. Я-то заслужил свою преждевременную смерть.

И вот теперь — иметь возможность приходить к ней, видеть ее, говорить с ней, но не иметь возможности ее спасти, видеть, как она умирает! Я уже сотню раз представил себе ее последние минуты, глядя на ярко-синюю искорку.

И тут, в какой-то момент, ярко-синяя искорка раздвоилась. Одна осталась где была, вторая упала вниз, на ветку елки. Ей не повезло, елка была пластиковая, и на месте искорки лишь остался маленький оплавленный след. Но я понял, что она повторит это, снова и снова, и рано или поздно упадет на ковер.

Я вскинул голову вверх:

— Сара! Сара!!! Черт…

Вторая искорка упала на ветку, безуспешно. Между нами двумя, неживыми, шла борьба за жизнь Сары. Пока никто не победил, но искорка явно намеревалась выиграть.

Я продолжал смотреть наверх, и непонятно, как мне удавалось не выпускать из виду лампочку, но я не выпускал.

— Заберите меня! Меня, не ее! Пожалуйста! Не ее!

Я орал как пьяный. Третья искорка упала на ковер. Я рухнул на пол вместе с ней, но до нее мне было не дотянуться, и я хватал руками воздух. Раздался грохот, и я уже не понимал, что происходит. Кажется, в этот момент мне показалось, что взорвался весь дом. Я зажмурился, а когда открыл глаза, ничего не было. Огня не было, и вообще было темно. Я машинально разжал руку и прежде чем я понял, что делаю, на пол со стуком упала вилка от гирлянды. Рядом, на боку, лежала елка, темная, мертвая.

Когда Сара спустилась утром, я все еще сидел там, ждал ее. По ее глазам я видел, что она помнила, что оставила елку включенной. Сара изрядно удивилась, увидев ее в таком состоянии. Вряд ли она поняла, что случилось, и уж точно не знала о моей скромной роли во всем происходившем. Тетя Фелиция, когда Сара рассказала ей об этом, заявила, что вполне возможно, что это дух Роджера пакостит с того света, портит праздник. Да еще прибавила, что это определенно дурное предзнаменование. Плевать я на нее хотел, конечно, но обидно немного. Надеюсь, Сара ей не поверила, но зато принесла мне на могилу белые лилии, красивые.

Я так и не понял, как мне это удалось. Я все-таки выдернул вилку, больше было не кому. Как? Неизвестно. И хотя в последующие годы я часто видел Сару на Рождество, ничего подобного больше не случалось. К лучшему, я думаю.